Разбор сцены

Есть два человека, один из которых (Дон Кихот) вроде бы ничего не делает кроме того, что мечтает, пуская мыльные пузыри, и читает Чехова, но его все считают рыцарем и героем, и другой (Санчо), который всю жизнь трудится, но что бы он ни делал, он все время как бы в тени. Никто не видит и не хочет видеть в нем человека.

Дон Кихот открывает Санчо секрет счастья: «живи в своем воображении, там ты царь и бог. Представь, что у тебя есть остров, обустрой его по своему разумению и будь счастлив».

Санчо потрясен – неужели это так просто?! И, оставшись один, решает попробовать – а вдруг!

Как Бог, из ничего (буквально из ничего) Санчо начинает на наших глазах творить свой мир, свою Вселенную. Его воображение лихорадочно перескакивает с одного предмета на другой, потому что он боится, как бы что-нибудь не упустить, как бы что-нибудь не забыть. А если он не сотворит сейчас свой мир, другого случая, может быть, и не представится. Кто и когда еще раз подарит ему целый остров?

Поэтому, во-первых, нужно как можно быстрей войти в права владения. Нужно обойти свой остров дозором и всему дать имя. Дать имя – вот что важно! То, у чего нет имени, никому не принадлежит! Тот, у кого нет имени, не существует!

И перво-наперво – переименовать себя! Никакой Панса не может быть губернатором! И потом, почему, собственно, губернатором? Нужно свое, родное, испанское, и такое, чтобы всем на зависть! Но что? Думай, Санчо, думай!

И вдруг – озарение.

Каудильо! Во-первых, по-испански, во-вторых, как звучит! А в-третьих...

Нет, Санчо, думай! Почему каудильо, может, какой-то рядовой каудильо.

И вновь – озарение.

Великий Каудильо!

Великий Каудильо – это совсем другое дело! Великий Каудильо Панса... Нет! Никакой Панса не может быть Великим Каудильо! Панса – это коротко, неблагородно и неблагозвучно. Зато Пансильо – о, вот это да, вот это, я понимаю, фамилия! Дон Пансильо – это совсем другое дело!

И вообще все новые имена должны вызывать уважение. Внушительность, основательность – вот что нужно. Как, например, назвать мою будущую столицу? Осло? – Нет, слишком коротко. Как-то несолидно, несерьезно. Зато Ослильо – замечательно! Напоминает про осла – раз. Но не в лоб. И с Пансильо рифмуется, значит запомнится, а как благородно, а как благозвучно!

(Если перевести на русский лад: ну что за фамилия Волков? Ну Волков и Волков, этим Волковым несть числа. Нет, Волков не звучит. А вот Волконский – замечательно! Волка напоминает, а вместе с тем как благородно! Звучит, черт побери!)

А какое наслаждение, когда все будут хором спрашивать: «А кто у вас в Ослильо каудильо?» А когда все будут хором отвечать: «В Ослильо каудильо Дон Пансильо!», – это же можно просто умереть от счастья!

Так, на наших глазах Санчо воплощает в своем воображении свои самые сокровенные мечты. Для Санчо это события огромной важности. Настолько огромной, что он все время сам себе удивляется.

Да неужто это все я сам – лично! – придумал? – Да, я – больше некому, я же на свой остров кроме своего осла никого не пущу, а осел – он и есть осел. Ты, ослиная башка, что ты можешь придумать! Даже не можешь понять, что теперь будешь жить в земном раю. Молчи, скотина, не отвлекай меня от моих великих дум. Именно великих! Да ты, друг мой Санчо, ты же талант, да нет, какой там талант, ты, Санчо, – гений. У тебя ум государственный, у тебя столько идей, как все благоустроить... – Стоп! Какое благоустройство без водопровода! Здесь будет проведен водопровод! Должен быть! Но ведь его же не проведешь в одну секунду! Думай, Санчо, думай! А, понял! Сработанный еще рабами Рима – отроем, подкрасим, подреставрируем и откроем всем на зависть! А здесь – башню! До небес! Если не до небес, какая же эта башня? Скажут – ниже Останкинской, а зачем мне ниже Останкинской, не хочу ниже, хочу – выше! Нет, башня, конечно, хорошо, но не в башне счастье. Нет, башня – не главное. А что главное? Думай, Санчо, думай! А, понял! Памятник! На века! Мне и Дон Кихоту. Чтобы все видели, все знали! Он – величайший герой, Рыцарь Мечты! И я – не просто оруженосец, я – Отец-Основатель Таганрога! Мое имя будет выбито золотыми буквами на скрижалях Истории – да, да, смейтесь сколько хотите! – именно на скрижалях! Золотыми Буквами! Придет время – и сюда, к этому памятнику будут приносить цветы по торжественным дням, здесь будут назначать свидания влюбленные, родители будут приводить сюда детей!.. – Да не лезь ты, скотина, думать мешаешь!.. – и т.д.

Фрагмент Памятник – это кульминация монолога, кульминация сцены. Его главное событие – озарение Санчо, когда он, вдруг действительно осознав себя Отцом-Основателем, мысленным взором провидит себя из будущего. В этот миг он восхищен самим собой, его восхищение простодушно и по-детски непосредственно, его восторг безграничен: ведь еще секунду назад он и помыслить не мог, что он, Санчо, – как Моисей, как Юрий Долгорукий, как Джордж Вашингтон.

Этот восторг придает ему новые силы, и Санчо творит на ходу, мечтая и воплощая свои мечты как доведенные до абсурда мечты человечества – и именно это, т.е. доведение до абсурда – смешно.

Губернатор? – нет! – Каудильо!

Памятник Ослу – только Золотой!

Башня – только самая высокая в мире!

Осел? – Да, осел, но с двигателем от 600-го «Мерседеса»!

Здесь чаплинская природа юмора: смеюсь сквозь слезы, смеюсь над тем, кого люблю и кому сострадаю, смеюсь не потому что высмеиваю, а потому что узнаю себя: это же я, я, я – да вы гляньте, гляньте только, какой дурак, вот и я такой же – такой, как вы, именно, как вы.

И еще: Санчо все время сам себя накручивает. Вот он жил, думал об одном: как прокормить жену и осла, и сам всю жизнь ишачил. Разве я не был ослом, кто я, если не осел? (спрашивает он себя и тут же сам себе отвечает). Ведь, оказывается, достаточно было решиться, все бросить и пойти за этим чудаком, как он подарил мне остров. И пусть этого острова нет, он все равно есть – во мне, в моей душе, в моем воображении, нужно только поверить, что он есть, и он тут же возникает перед моим мысленным взором. И он наслаждается этим своим открытием, этим своим счастьем, которое у него уже невозможно ни отобрать, ни украсть.

И что же? – в момент наивысшего наслаждения единственное близкое ему существо, которое он впустил в свою мечту, в буквальном смысле гадит на нее. Это событие для Санчо – как гром среди ясного неба. Высокая мечта и самая низменная явь, оказывается, сопутствуют друг другу. Санчо потрясен до глубины души, он в шоке. Этот шок и определяет его состояние в начале следующей сцены («Народ»). Отсюда его слова типичный сброд, намылят шею и т.п.

И последнее. Переименования, моменты озарения (Я – Отец-Основатель! – и т.д.), претворение мечты в явь, шок от осознания новой для себя истины и т.д. – все это события, а так называемое драматическое действие есть не что иное, как цепь событий. Так что суждения некоторых критиков о бездейственности пьесы есть, образно говоря, чушь собачья, свидетельствующая лишь об их неумении профессионально анализировать событийный ряд драматического произведения.

В.К., 2001