Виктор Коркия
Друк и Дурная Бесконечность
Опыт метафизической биографии
1
Годы жизни Владимира Друка неизвестны. Три государства – Россия, США и
Израиль – ревниво оберегают эту тайну, которую каждое из них считает своей
государственной тайной. И тот факт, что она известна не только самому Друку,
но и всем остальным, включая алеутов, эскимосов, пигмеев и печенегов,
не делает ее менее таинственной.
чем более я
тем менее я
тем не менее – я
Эти строки Друка – не что иное, как обобщение всеобщей частности
до частной всеобщности. Тотальность этого явления не отрицается
сегодня никем, даже главы государств, встречаясь где-нибудь на Таити
без галстука, тем самым уже признают, что их частная жизнь важнее их
общественной, которая не больше, чем частный ее случай. И это прекрасно!
Состояние мира, в котором государственные люди заключат сами себя в
свои государственные границы, а всякий выход из них будет казаться им
выходом из себя, сопряженным с опасностью для их драгоценной жизни,
представляется мне идеальным. Правда, я не уверен, что это состояние
мира можно назвать состоянием. Подозреваю, что у мира вообще нет
никакого состояния, так же как нет его у меня, Друка, вас и всех нас, кто в
состоянии состояться без состояния. Но на то, как говорится, и идеал,
чтобы быть идеальным! А так как жизнь всегда далека от идеала,
оставим его тем, кто мечтает о жизни после смерти, кто вместо Друка
читает Моуди и не ощущает своей тайной причастности к тому, о чем вслух
говорится шепотом, шепотом – во весь голос, а во весь голос – молча,
ибо молчание слышат все – даже глухие.
2
Родина Друка – его родная Кабардино-Балкария. Та Кабардино-Балкария,
которая называется Кабардино-Балкарией, потому что язык не поворачивается
назвать ее как-то иначе. Эта страна отсутствует на географических картах,
так как не поддается описанию. Иначе говоря, она неописуема. Тем не менее мы
постаремся ее описать – по возможности метафизически точно. Вообще,
только неописуемое и требует для своего описания писателя, остальное – предмет
журналистики. Мыслящий тростник не шумит, как камыш в безлунную ночь, – его озарения,
его сны наяву, его мечтания не претендуют на мировой резонанс. Так что, если вы
не претендуете, стоит вам только захотеть и возмечтать,
как вы уже в Кабардино-Балкарии, где горные орлы, воспарив над среднерусской
возвышенностью, плавно опускаются на татарские нефтяные вышки; где достаточно
припасть к газовой трубе, чтобы навсегда утолить духовную жажду; где обмен веществ
и круговорот воды в водопроводе перемешивают тяжелые металлы и легкую музыку
в пропорции золотого сечения; и где тебе всегда хорошо, если ты Друк или
кабардино-балкарец. В противном случае Кабардино-Балкария все равно хороша.
Потому что в Кабардино-Балкарии не может быть плохо. Даже в противном случае.
А то, что кабардино-балкарцы знать не знают никакого Друка, означает, что они, в
отличие от алеутов, эскимосов, пигмеев
и печенегов, еще услышат о нем на своем родном кабардино-балкарском языке. Иными
словами, у Кабардино-Балкарии есть будущее! И когда-нибудь оно обязательно станет
настоящим. Или прошлым, но обязательно станет! Неважно, как называется будущее –
настоящим или прошлым. Важно, что его не избежать и на земле обетованной.
3
Когда Друк переименовал свою Кабардино-Балкарию в Нью-Йорк, многие восприняли
этот шаг как разрыв с исторической малой родиной. Но эти многие не знали того, чего
не знал Друк, а Друк, делая этот шаг, не знал того, что многие не знают этого. Знал один я.
Но я не знал, что знаю то, чего не знаю. Что мое одиночество не житейское, а
метафизическое. И что никакие обстоятельства времени и места ему не указ. Сон разума
порождает чудовищ, а взаимное незнание порождает любовь. Но и любовь любви рознь,
и чудовища, порожденные сном разума, не дремлют. Их упоенная собственным незнанием
любовь стремится выразить самое себя при помощи реинкарнации, или реституции, или,
выражаясь по-среднерусски, как Бог на душу положит. Но чтобы говорить от имени Бога
по-среднерусски, нужно быть не кабардино-балкарцем, а древнееврейским пророком – Даниилом,
Исайей или Иеремией. Я же, будучи попросту инородцем, не рискну взять на себя такую
ответственность. Скажу только, что, по моему скромному разумению, расстояние от того
Друка до этого – жизнь человеческая.
4
У Друка три ипостаси. Другими словами, Друк стоит на трех китах, каждый из которых не является
китом по определению. Чудо-Юдо-Рыба-Кит не есть еврейское чудо, не есть млекопитающееся или
морепродукт, не есть даже то, чем оно является в так называемой действительности. Мир виртуален как внутри, так и вне нас, и природа
этого мира такова, что любое ее (природы) отрицание неизбежно приводит к его (мира) утверждению.
Собственно, именно это через отрицание и утверждает Друк. Для него реальность, ирреальность,
инфернальность, виртуальность и т.п., и т.д. – выражаясь шеспировским слогом, слова, слова, слова,
тогда как цель Друка (и, если хотите, искусства) – выразить внесловесное.
5
Внесловесное и есть первая ипостась Друка. Парадокс же заключается в том, что внесловесное
можно выразить только словами.
6
................................................................................
................................................................................
................................................................................
7
Вторая ипостась Друка исчерпывающе описана в пункте 6.
Правда, чтобы прочитать эти точки, нужно быть или не быть Друком.
Но мы для других и не пишем точками.
Мы, строго говоря, вообще не пишем.
А говоря еще строже, не мы, а я.
КТО ЕСЛИ НЕ Я?
Я ЕСЛИ НЕ Я!
8
Есть вещи, которые трудно понять, но не понять еще труднее.
Посему перейдем сразу к 3-й ипостаси Друка, которую, впрочем, можно считать
и 27-й, и 141-й, и 384052679-й, ибо нет числа тому, что невыразимо не только
в словах, но и в числах.
9
Друку подражают все, начиная с Гомера: перечень кораблей во второй песне
«Илиады» – друкопись в чистом виде. Образцовые примеры друкописи любознательный
читатель найдет и у А.С.Пушкина (сон Татьяны, описание въезда в Москву –
«Евгений Онегин»), и у Гоголя (эпизод, когда на обороте счета городничий пишет записку
жене), и у ближайшего к нам классика – Высоцкого:
Если Друк оказался вдруг
и не Друк, и не враг, а так,
этот Друк – не Владимир Друк,
а какой-нибудь Жак Ширак!
Основоположник социалистического реализма и Союза писателей А.М.Горький
дружески советовал концептуалисту Д.А.Пригову, чучхеисту Ким Ир Сену и другим
начинающим пролетарским писателям: «Читайте Друка, перечитывайте Друка,
переписывайте Друка, пишите под Друка, пишите за Друка, пишите, как Друк, не пишете как Друк»
[9.1].
Кстати, из этой записки видно,
под каким сильнейшим влиянием Друка находился сам основоположник
[9.2].
Горький был буквально опьянен Друком,
наизусть читал его собаке Качалова, отчего та поднимала лапу, и, по слухам, неоднократно звонил
в Нью-Йорк Шаляпину, требуя, чтобы певец отложил концерты и спел для Друка какую-нибудь
свою арию
[9.3].
10
Друкоподражание имманентно присуще [10.1] не только литературе.
«Электрон так же неисчерпаем, как атом», – писал Друку
вождь мирового пролетариата в начале ХХ века.
Как в тяжелую воду глядел вождь – открыли и нейтроны, и нейтрино, и кварки.
Может быть, и я попаду пальцем в небо,
утверждая: «Друк так же неисчерпаем, как электрон».
11
Вся современная цивизация – все, что нас окружает, – не что
иное, как текст Друка. Не всегда написанный им самим,
но всегда его – по сути и по духу. Возьмите телефонный справочник,
энциклопедический словарь, таблицу интегралов, устав РАО ЕЭС РФ,
меню ресторана «Карузо», сонник друидов, китайский гороскоп,
программу телевидения, руководство по уходу за интимными частями тела,
текст закона о реституции или технологию отмывания денег в шведской
химчистке – везде, буквально везде – Друк, Друк, Друк. И когда некий Гилилов
недавно доказал, что Шекспир – не Шекспир, а Друк, удивились
только в палате лордов
[11.1].
А весь мир принял это как должное. Иначе, впрочем, и быть не могло:
мир, который не что иное, как текст Друка,
должен – просто обязан! – воспринимать его как Шекспира.
12
Что первым делом делает свободный человек?
Первым делом свободный человек ставит гигантскую статую Свободы.
Чтобы все видели, как он ее любит. Чтобы никто не вздумал.
Никто не смел. И так далее. Спрашивается,
почему? Разве она уже умерла, и осталось только положить цветы на могилу?
Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, это нелогично. Логично, по-моему, иное:
считать, что Свобода – это статуя Друка. Прижизненный памятник тому,
кто сумел найти себя в Дурной Бесконечности. И виден далеко-далеко –
с любого Конца Света. Старого, Нового, Иного – неважно. Каждый видит то,
что он видит. И никто не видит того, чего видеть ему не дано.
13
Когда родился Друк, стояла осень,
а может быть, весна или зима.
И даже лето, может быть, стояло,
и год, и век какой-нибудь стоял.
Неправы те, кто думает, что время
бежит, или течет, или летит –
оно стоит на месте! Слышишь, Гете!
Мгновение прекрасное твое –
оно стоит, как ты предтечей Друка
стоишь в веках, которых больше нет,
а есть – одно мгновение!.. Ах, Гете!..
Недаром Пушкин пишет: «Здравствуй, Друк!
Неважно, кто из нас когда родился,
а важно, кто. И если ты не Друк,
стань Друком и плыви, куда захочешь,
а не захочешь – не плыви…Живи
в Америке, зови свой Бруклин – Друклин
и царствуй в нем!.. А мы…
......................................................................
......................................................................
Куда ж нам плыть?..
......................................................................
14
Братья по перу! Чаще цитируйте классику, состоящую из одних точек.
Ощущение неизъяснимое, а неизъяснимое понятно без слов.
15
................................................................................
................................................................................
................................................................................
16
О, кривизна Вселенной!
Неужто никто никогда тебя так и не распрямит?
17
Всякое описание Друка неполно, как арифметика.
Теорема Геделя о ее неполноте, на самом деле трактует о неполноте Друка,
ибо говорить о какой бы то ни было арифметике, не считая Друка, столь же
бессмысленно, как говорить о теореме Геделя, не умея считать хотя бы от
минус одного до минус двух. Но и тот, для кого этот счет представляет
непреодолимую сложность, всегда считает самого себя. Более того, именно
с себя и начинает считать любой счетчик. Однако что из этого следует –
большинство даже не озадачивает себя таким дурацким вопросом.
А между тем, стоит лишь внятно поставить его – и разверзнется бездна:
так как счет начинается с нуля, начинающий считать что-либо,
неосознанно начинает считать себя нулем.
18
Как выходит из этого затруднения Друк?
Гениально просто: сначала выносит себя за скобки и
только потом начинает считать.
Гений сначала ищет выход, а потом уже называет его входом.
19
Неполный Друк всегда полнее своего наполнения.
Наполнение меняется, а Друк как был Друком,
так и остается таковым, вне зависимости от собственной неполноты.
Это явление по справедливости следовало бы назвать «эффектом Друка»
и когда-нибудь его так и назовут. Изобретенные Друком психологические часы,
часы личного времени
[19.1],
не подчиняются теории относительности Эйнштейна.
Они никуда не идут, но цифры меняются. Относительность по Друку считается
относительно себя – личное время абсолютно по определению.
Человек, лишенный личного времени, не может быть личностью,
ему чуждо все человеческое. Он и человеком-то ощущает себя лишь потому,
что не может избавиться от этого ощущения. Это психологический аналог
черной дыры, из которой не может вырваться даже свет.
20
Черная дыра излучает одно – информацию.
21
Широко простирает химия руки свои в дела человеческие,
но Друк – еще шире. Широта Друка не ограничивается ни широтой его заокеанской
души, ни узостью созданой им «Узкой школы» (Друк, я и все остальные), ни «Глюками»,
сошедшими со сцены в мир иной, ни соавторством с А.С.Пушкиным,
Ф.Рабле и Д.Хармсом в театре-студии «Человек», ни былым соседством по жизни
с автором этих строк. Однако было бы странно, если бы широта Друка не была
ограничена его долготой. Долгота Друка – это долгота русской тоски,
долгота железного занавеса, долгота врожденного государственного страха,
короче – понятие растяжимое. Именно поэтому долгота, а не широта определяет
меридиан судьбы.
22
Говоря о Друке, важно сознавать, что всякое сотрясение воздуха как членораздельными,
так и иными звуками, есть речь. О чем бы она ни шла
[22.1],
сам процесс колебательных движений
языка между верхней и нижней челюстью говорящего субъекта, рефлекторное касание нёба,
десен, зубов и зияющих черных дыр между ними, имеет гораздо больше смысла, чем смысл,
вложенный в слова. Говорить можно и без слов, звукоподражание – это подражание природе,
которая, в свою очередь, подражает Друку. Мяукает ли кошка, лает ли собака, мычит ли корова –
все они говорят, как Друк, и все они говорят о том же. Но чтобы понять это, нужно быть Друком,
а не коровой.
23
Мурка задумчиво в небо глядит:
Может быть, там колбаса пролетит?
Мысль, что бывают ещё чудеса,
Даже приятнее, чем колбаса.
24
Если вы подумали, что Мурка – это тоже Друк, вы, по-своему, пожалуй, правы.
Но, по-моему, вы правы только отчасти. И от того, что ваша часть правды
называется Муркой, моя – Друком, а чья-то – и вовсе без названия, – меняется
все. Буквально все: сталкиваются галактики, вспыхивают сверхновые, законы
природы не подчиняются воле законодателей, террористы отдают заложникам
интернациональный долг, и ограниченный контигент халдеев, налдеев и
пепермалдеев
[24.1]
в каменном веке сетевой цивилизации не видит дремучего леса
за карликовыми деревьями. А лес – дремучий лес! – вот он, рукой подать.
И никто не знает, что это – лес.
25
Лес шумит молча.
26
Средне=русский лес, афро=американский,
древне=еврейский, южно=корейский, латышско=полицайский
[26.1]
– всего не перечислить,
не пересчитать на пальцах, короче – ни дать, ни взять. В этой Синайской пустыне
духа только куриная слепота не в силах узреть ни ливанского кедра, ни библейской
смоковницы.
27
Далеко ли от Мурки до Друка
знает только большая наука.
Но не знает большая наука
далеко ли от Друка до Друка.
Это путь простирается в вечность.
Называется он – Бесконечность.
28
Сама по себе Мурка – не Друк, и не каждый, кто задумчиво смотрит в небо,
увидит в нем летящую колбасу, швабру или иной неопознанный объект.
Но Мурка – это Друк в образе кошки.
29
Однако вот что поистине любопытно.
30
И корова, из которой делается колбаса, и колбаса, сделанная из коровы,
и кошка, слепо верящая в чудеса, – все они начинаются с буквы «к» и
заканчиваются буквой «а», но если между буквами «к» и «а» вставить «оров»,
это «корова», а если вставить «олбас», то получится «колбаса». Ежу понятно,
что лучше всего вставить «ошк», ибо тогда тебе не грозит превращение из
коровы в колбасу.
31
Различие между «оров» и «олбас» – это пропасть между жизнью и смертью.
А «ошк», трансформирующее и корову, и колбасу в кошку, – для философа это
символ веры. Веры в чудеса, в светлое будущее, в элементарные частицы, в
метемпсихоз – во что угодно, главное – быть философом, а не коровой.
32
«А если я не философ?»
33
Смертельная опасность таится в этом простом и таком незатейливом с виду
вопросе. Хорошо, что задает его себе только тот, кто открыл для себя Друка.
Кто успел осознать, что и жизнь и смерть кончаются на один и тот же Мягкий Знак.
И что этого знака нет ни в одном языке, кроме русского.
34
Давно уже лелею я мечту написать поэму в прозе о Знаках Препинания.
Даст Бог, когда-нибудь напишу. А пока – пойдем дальше. Мы на середине пути,
читатель! Эпицентр – самое опасное место. Видимо, по этой причине
Мягкий Знак оказался именно здесь.
35
Мягкий Знак определил не только жизнь Друка, не только мою или вашу жизнь,
он определяет всю жизнь России. А тем самым – через Россию – влияет и
на все человечество. Откуда, спрашивается, в облагороженном афроамериканцами
английском могло появиться такое, например, словцо как «секьюрити»? Это же наше
родное выражение, родившееся в Университете им. Патриса Лумумбы для
обозначения служебных собак, охраняющих покой и сон отпрысков племенных вождей,
сосланных отцами в Москву. Отцам, понятно, высшее образование ни к чему, они,
чтобы оправдать врожденную склонность к каннибализму, пишут государственные
гимны своих развивающихся стран, и отпрыски, за которыми нужен глаз да глаз,
им только помеха. Так пусть сначала научатся говорить с Мягким Знаком – не как Друк,
это – шалишь! – а хотя бы, как те, кто его в упор не видит, но при этом говорит с Мягким Знаком.
Конечно, и это вряд ли, зато научатся воровать, как в России, – легко, играючи,
на голубом глазу. А каннибализмом успеют позаниматься на родине, может, им и не
понадобиться, может, разовьются у них другие склонности, может, там, права человека
или какая экология – да не все ли равно, если говорить с Мягким Знаком почти
без акцента и знать, что секьюрити всегда у тебя за спиной.
36
Впрочем, не исключено, что я слабо разбираюсь в психологии каннибализма и путаю его
с гуманизмом. Может быть, я плохо понимаю, зачем секьюрити, когда итак есть органы.
Может быть, и с Мягким Знаком у меня не все в порядке. Наконец, и Мягкий Знак – может быть,
некий орган, призванный, смягчая речь, смягчать нравы. Так или иначе, я ни на чем не настаиваю,
а просто, как на духу или на допросе, излагаю свои впечатления от текстов Друка, в которых
Мягкий Знак играет иную роль. Может быть, это знак того, что Друк испытывает тайную
недоброжелательность к каннибализму как таковому. Или к тем, кто пишет государственные
гимны развивающихся стран без Мягкого Знака. Или ко всему роду человеческому. А что?
Я, например, ее часто испытываю. Смотрю TV – и испытываю. А при чем здесь Друк, спросите
вы? А при том, что я и вы – мы это испытание выдерживаем, а Друк не выдержал. А значит,
и я, и вы – все мы, увы, в этом смысле пока не Друки. И значит, испытания, которых мы не
выдержим, у нас еще впереди.
37
Терпение, терпение и еще раз терпение!
38
Сколько раз мы слышали эти слова, сколько раз сами произносили их про себя – на все лады,
во всех вариациях! Можете мысленно поменять терпение на учиться (Ленин), или на смелость
(Дантон), или на что угодно (например, Я
[38.1]), все равно ничего не изменится. В текстах Друка
можно заменить все слова, и все равно он не перестанет быть самим собой, не перестанет
быть Друком, не перестанет быть. А мы – можем и перестать.
Потому что для нас оргиастические припадки государственного безумия не есть вакханалия
в чистом виде. А есть то, что есть, – законно-творческая деятельность на благо Отечества,
которое я, как сын юриста, пишу с большой буквы. В отличие от Друка, которому все равно
с какой буквы что писать, благо законнотворцы не читают его ни при какой погоде.
39
Телевизор показывает только то очевидное, что очевидно ему самому. Друк очевиден для меня,
но не для вас, для вас, но не для телевизора. Очевидность Друка не вписывается в размеры
телеэкрана, вот почему Друк не имеет отношения ни культуре, ни к спорту, ни к информации,
ни к цивилизации, ни к увлекательной игре «Укради миллиард!», ни к самому себе. И хотя последнее
столь очевидно, что не нуждается в доказательствах, метафизика требует доказательств. Конечно,
можно было бы сослаться на авторитет Иммануила Канта, на его категорический императив
«Друк есть!», или на его же доказательства бытия Божия – с точки зрения формальной логики Бог ли,
Друк ли – не имеет значения. Но, говоря о Друке, пользоваться формальной логикой позволит себе
только законченный формалист. Я же воспользуюсь логикой неформальной. Она проста как два рубля,
которых у меня нет, и поэтому ставит все на свои места. Отрицание Друка, – гласит она, – есть
отрицание меня. Но я – не два рубля, которых у меня нет. И кто думает, что меня нет, пусть сначала
докажет мне, что он есть.
40
Есть такие знаки внимания, которые невнимательный человек не замечает. Есть такие слова,
которые не входят в словари, хотя миллионы людей произносят их по сто раз на дню.
Есть то, чего нет, – особенно, когда нет ничего. В том числе – ничего святого.
41
А родил В,
В родил С,
С родил Д,
Д родил Д1…
42
Такова, по Друку, родословная человечества. Она условна, но это – условие
человеческого существования. И оно, это условие, безусловно. Отныне и навеки.
Хочешь существовать – существуй. Но в залог оставь свое имя. Заложники вечности
больше не нужны. Нужны индексы базы данных. Не хочешь быть индексом – не будь.
Вообще.
43
Достаточно опустить личные имена – и История как таковая исчезнет.
44
Если бытие определяет сознание (в чем я, честно говоря, сомневаюсь),
то подсознание включается тогда, когда бытие перестает
его определять. Соотношение неопределенностей квантовые механики позаимствовали
у Друка, когда и до них наконец дошло, что случай правит миром и антимиром. Гейзенберг
записывает в своем дневнике: «Читаю Друка и выхожу из себя. Абракадабра какая-то.
А – это Адам, это понятно, В – допустим, С – предположим, но Д1 – это же ни в какие ворота
не лезет. Если Д1 существует, то существуют и Д2, и Д3, и так далее. Хорошо, пусть существуют,
черт с ними!
[44.1]
Но почему – как случайные величины? И на кой черт
[44.2]
их квантовать, если их квантуй,
не квантуй... <...> Даже если принять, что они равны 0, получается, что один 0 отличен от другого
0, а следовательно 0 не равен самому себе. А если 0 не равен самому себе как 0, никакое
равенство в принципе невозможно!
[44.3]
А тогда вся теоретическая физика летит к черту!
[44.4]
<...> Откуда он взял, что постоянная Планка есть констатация неопределимой сущности? Евреи
называют эту сущность Богом, потому что кроме денег, для них нет ничего святого. Но может ли
истинный ариец уповать на случай? Неужели и в микромире будут править бал Друк, каббала и
Маммона?!»
[44.5]
Конечно, тем, кто не знает основ квантовой механики, не понять этого высказывания
ее официального основоположника. Но те, для кого спин, цвет, очарование и кварки – не
отвлеченные абстракции, те, на кого фазовый портрет лямбда-кси-сигма-минус-гиперона
эмоционально воздействует как Мона Лиза или Черный Квадрат, – уж кто-кто, а они-то мгновенно
поймут, что в действительности означает знаменитая формула, в которой каббалистические
символы трактуются как физические величины. Понял это, видимо, и академик Гинзбург –
недаром в своей Нобелевской лекции он не проронил об этом ни звука.
45
Однако, расхожее мнение, что теорию относительности от нечего делать выдумал Друк,
а Эйнштейн только математически оформил его тексты, – это мнение не только ложно,
но и вредно. Вредно, прежде всего, для общественного здоровья нации – неважно какой.
Каждая нация больна по-своему, а общественное здоровье у всех одно. И уберечь его
можно, только если его не расстраивать. Но не расстраивать его нельзя, так как оно имеет
свойство расстраиваться само по себе, когда ему вздумается или когда такое расстройство
– следствие осознанной политической необходимости. А так как и политическая необходимость всегда
налицо, и от добра добра не ищут, и прямые параллели между теорией относительности и
текстами Друка очевидны, то, естественно, вопрос о приорите встает ребром.
Друк или Эйнштейн, Эйнштейн или Друк? Патриоты задают этот вопрос с глубоким
патриотическим чувством, государственники – исходя из своей государственной нужды,
ортодоксальные евреи – в силу собственной ортодоксальности, а все прочие – из детского
любопытства. А кто мы, все прочие, если не дети своего времени? И мы, все прочие,
хором вопрошаем вслед за поэтом: «Кто если не я?» И хором отвечаем: «Я если не я!»
Так – хором – мы заполняем вакуум своего общественного инобытия, но вопроса о
приоритете это не снимает. Однако, прежде чем отвечать на него, все-таки нужно
поставить его корректно. Друк или Эйнштейн, Эйнштейн или Друк? – при такой постановке
на этот вопрос может ответить какой-нибудь районный арбитражный суд. Но что ему до
Друка и что Друку до него? Что продается, то и покупается – иного не дано – Страшный суд
не присуждает Нобелевских премий. Но только его
вердикт не подлежит обжалованию. Друк или не Друк? – вот вопрос вопросов. Друк или не
Друк? – Я или не Я? – Быть или не быть? – перекличка ассоциаций тонет в вечности,
и метафизический вакуум порождает эхо.
46
...когда мы были молоды и глупы
и водкой заглушали Би-Би-Си... [46.1]
47
В те незапамятные времена, за рюмкой коньяка или чашкой кофе – не помню, мы как-то
беседовали с Друком о теории относительности. Я тогда развивал идею, что Брежнев –
реинкарнация Эйнштейна в условиях развитого социализма в одной отдельно взятой стране.
Слова покойного генсека о том, что «экономика должна быть экономной», приводили меня
в полный экстаз, я цитировал их налево и направо, я, можно сказать, сходил с ума от черной
зависти к их автору. «Почему, почему, – вопрошал я себя и Друка, – почему эти замечательные слова
родились не в моей красивой голове, не в твоем энциклопедическом подсознании, а в полном
вакууме между двумя вставными челюстями?» Друк, как мог, успокаивал меня, говорил, что,
когда у меня и у него будут по две вставные челюсти, мы еще и не такое придумаем. Теперь
его дружеское участие вызывает у меня слезы умиления, а тогда – тогда я был в бешенстве
и официально заявил, что раз так, то мы с ним просто кретины, а Брежнев не только генсек,
но и Эйнштейн. Друк отнесся к этой идее критически, подарил мне вырезанную из «Плейбоя»
фотографию Эйнштейна с высунутым языком и обратил мое внимание на тот очевидный факт,
что в одной отдельно взятой стране так язык не высовывают. «Не высовывают, так будут
высовывать!» – парировал я. «Ты уверен? – задумчиво произнес Друк. И грустно
добавил: – Генсека с высунутым языком подарить тебе я не могу»...
48
И тогда мне стало ясно, что он уедет. Потому что там, где нельзя высунуть язык, никакой
Друк жить не может.
49
Когда змий-искуситель сползает с древа познания на грешную землю и, схватив за хвост,
пожирает самого себя, он ставит над собой такой метафизический эксперимент, который
выходит за границы естественной науки. Друк называет себя «простым естествоиспытателем».
Но простота Друка не так проста, как кажется. Она еще проще. Она, можно сказать, проще
пареной репы. Он не сочиняет слова, не выдумывает неологизмы, не пьет на брудершафт,
не отрицает отрицания. Метафизический эксперимент Друка выходит за все мыслимые и
немыслимые границы – лженауки, черной магии, государственного страха, военно-воздушных
сил, здравого смысла дундукелок и национальной гордости козозубов в одной отдельно взятой
стране. Иногда кажется, что никакого Друка, собственно, и нет, а есть лишь некая непостижимая
умом субстанция, внешне проявляющая себя в текстах Друка. В духе времени ее можно было
бы назвать «Друк без границ», если бы «Врачи без границ» не портили в Чечне всю малину.
50
Корень зла, господа, не в том, что существует зло, а в том, дорогие товарищи, что все мы –
дорогие товарищи. Ими родились, ими, судя по всему, и умрем. «Там, где дни облачны и кратки,
родится племя, которому умирать не больно». Этот пушкинский эпиграф преследует меня всю жизнь.
Я умираю – и мне не больно. А Друк не захотел умирать без боли.
51
– Конечно, конечно, – говорит Друк. – Вы безусловно правы, но видите ли. Может быть, я говорю
не то, но разве это то – не это? А если это то и не это, все равно это то – то. Либо то, либо это,
третьего не дано – такова логика вещей, а слова носятся в воздухе. Я говорю, произношу слова,
я предаю их бумаге, я предаю их, как выродок, как выродок рода человеческого, но разве,
разве – спрашиваю я вас – разве все мы – не выродки? А раз так, – говорит Друк, – прошу
прощения. Раз так – извините. Неужели это так трудно – один раз извинить человека за то,
что он – выродок? За то, что он такой же, как вы. За то, что он не хуже вас. Может быть,
не лучше – но и не хуже.
52
Когда на прилавках не было ни рыбы, ни мяса, их отсутствие пытались компенсировать проведением
культурных мероприятий. А посему культурных мероприятий проводилось довольно много. И некоторые
из них, как ни странно, действительно были культурными. Так, например, вечер поэтического андеграунда
в ДК «Дукат», проходивший под бдительным оком известных органов, вызвал определенный интерес не
только у них, но и у тех, кто в нем участвовал. Такие харизматики как Пригов, Рубинштейн, Иртеньев,
Искренко, Арабов, Друк и другие (я имею в виду себя) испытывали терпение аудитории часа три. Дело
кончилось тем, что кто-то (обкурившись или спьяну) плеснул минеральной водой на раскаленный софит.
Софит, естественно, взорвался, как адская машина
[52.1].
Наверно, мне скажут, что я преувеличиваю задним
числом, и, наверно, задним числом так оно и есть, но для меня этот взрыв – событие символическое.
Как залп «Авроры». И то, что в действительности, как утверждают иные историки, «Аврора» не стреляла,
лишь подчеркивает символический акт этого выстрела.
53
При слове символический тень Блока возникает как нечто само собой разумеющееся.
«И вечный бой! Покой нам только снится…» – и так далее. Естественно, лидер символизма
и отец-основатель Института сновидений должны были пересечься в некой точке виртуальной
реальности.
54
Когда-нибудь мы все сойдемся в Дурной Бесконечности. Как сходящие ряды подчиняются
признаку Даламбера, так и все мы – выродки рода человеческого – признаку Друка. А он гласит:
если ты не равен себе, ты – Друк, а если равен – ты стремишься к Нулю, и стремишься к нему
тем стремительней, чем больше стараешься уравнять себя с собой. В былое время подобное
чувство испытал на себе Мандельштам. Он был поэт и выразил его поэтически:
«Не сравнивай – живущий несравним» – так, кажется. Друк самоопределяет себя как
естествоиспытателя (см. ниже и выше). Испытание собственного естества – вещь страшная.
Ты подвергаешь его простейшему испытанию на равенство самому себе, а оно неестественно
извивается и изрыгает проклятия, проклиная всех и вся на чем свет стоит. Вы знаете, что такое
свет? А на чем он стоит, знаете? И естество – не знает. Не знает, но догадывается, что свет – это
нечто летящее в Дурной Бесконечности к естественному концу, и что это нечто ни на чем, кроме
самого себя, стоять не может. Если Эйнштейн этого не говорил – Друк говорит. Друк или Блок.
У меня с памятью не все в порядке, могу и перепутать, а в Интернете – поди проверь. Помню,
что масса покоя равна нулю, помню, что юность – это возмездие, помню, что возвращение к
себе – метафизическая формула замкнутого круга бытия, что выйти из него – значит, выйти из
себя – значит, умереть, но кто что сказал, где физика и где поэзия, и где, наконец, я – не я,
Виктор Коркия, а то метафизическое я, которое истинно я, – откуда мне знать?
55
Далеко ли от Блока до Друка
как известно, не знает наука.
Далеко ли от Друка до Блока?
Далеко ли от Блока до Бога?
Далеко ли от Бога до вечности?
Эхо тонет в Дурной Бесконечности.
56
Что это – пародия, подражание, крик души или шепот вслух в Дурной Бесконечности?
Эти стихи вдруг сложилось у меня сами собой сейчас, сию минуту, когда я пишу о Друке,
мысленно воспроизвожу про себя его интонации, его ходы, его друкообразные образы
– скороговорки, дразнилки, считалки. Конечно, что-то у меня не так, что-то не эдак, а
что-то вообще – не пришей кобыле хвост. И все-таки это стихотворение – текст Друка.
Только написанный мной от его лица. С какой целью? С целью дать
понять. Что? Естественно, главное. Естествоиспытатели – такие, как мы с Друком,
ничего другого не испытывают. Ни пожизненно, ни, так сказать, посмертно. А что есть
главное? – что есть истина! – а? Молчите? И я – молчу. Общий привет пятому
прокуратору Иудеи всаднику Понтию Пилату! Булгакову Михаилу Афанасьевичу.
Черному магу Воланду и коту Бегемоту. Что есть Истина? – тайна сия велика. И не мне
открывать миру то, чего я не знаю. Но уж то, что знаю, – скрывать не буду. От себя не
скроешься и от Судьбы не уйдешь. И да воздастся каждому по вере его.
57
Если человек пишет на какой-нибудь стене свои иероглифы и не чувствует себя
древним китайцем,
не ощущает, что Великая Стена Виртуальной Реальности, уже окружает его со всех
сторон, времен, племен, имен... – и прочая, и прочая, и прочая – никакая
гиперссылка
его уже не спасет от Дурной Бесконечности.
К нему нельзя применить шоковую терапию, он итак перманентно в шоке:
великорусского языка не понимает,
по-американски знает только фак ю, иврит воспринимает как каббалу,
навязанную мировым еврейством, а вавилонская клинопись, объявленная
Организацией Уединенных Наций государственным языком Ирака и Урарту, кажется ему
шифровками Штирлица из ЦРУ. Он говорит только сам с собой и только на своем родном
языке. И хорошо, если это – наш родной кабардино-балкарский. А если нет?
58
Прости, Друк, что иногда пишу здесь от твоего имени. Но, во-первых,
ты, как никто другой, знаешь, что в Виртуальной Реальности виртуально все, в том
числе и наши имена,
во-вторых, мне из моей черной дыры кое-что виднее, а в-третьих… – да хватит и первых
двух. Нас с тобой, например. Разве мы – не первые, разве – вторые, они же – последние?
Последние, я полагаю, – это те, кто пишет последними словами. А мы ими не пишем. Мир
тесен, но в пробелах между слов достаточно и места, и времени. А посему, не откладывая
в долгий ящик, напиши, друг, в отместку свое стихотворение от моего лица. Или мое – от своего.
Если растения не стесняются перекрестного опыления, то почему мы, светящиеся космической
пылью, излучаем в пустоту, в метафизический вакуум, в Дурную Бесконечность. Доколе, Друк?
До Конца Света? Так он уже не за горами. И, положа руку на сердце, впереди или позади – неизвестно.
И что для нас с тобой какой-то Конец Света? Тем более, что ты, предвосхищая события,
задолго до 11 сентября уже описал его в видеозаписи
[58.1].
Здесь, в Кабардино-Балкарии, ее пиратские копии на каждом лотке. Правда,
иногда их утюжат бульдозерами. Но от этого их тираж только увеличивается. В Кабардино-Балкарии
бульдозер до сих пор успешно заменяет печатный станок.
59
Истинно говорю: не ведают, что творят, когда тиражируют Конец Света.
2004
Post Scriptum
60
Эсхатология magistra vitae.
61
В Виртуальной Реальности нельзя даже убить. Можно только стереть.
WordBasic.Kill "poesia.doc"
Это не стихи. Это – финита ля поэзия.
62
Что же в таком случае остается? А вот что.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Краткий Словарь Словарей Друка,
им самим по друкости не составленный
Словарь Столетий
Словарь Междометий
Словарь Заказов
Словарь Отказов
Словарь Молчания
Словарь Мычания
Словарь Закатов
Словарь Откатов
Словарь Вещих Снов
Словарь Неизвестных Слов
Словарь Обращений
Словарь Отвращений
Словарь Двойников
Словарь Дураков
Словарь Поражений
Словарь Достижений
Словарь Планет
Словарь Побед
Словарь Жестов
Словарь Тестов
Словарь Желаний
Словарь Ожиданий
Словарь Иллюзий
Словарь Аллюзий
Словарь Великих Писателей
Словарь Отцов-Основателей
Словарь Телевидения
Словарь Тайновидения
Словарь Официальных Лиц
Словарь Законных Убийц
Словарь Бытовых Отходов
Словарь Роковых Исходов
Словарь Сокращений
Словарь Превращений
Словарь Обрядов
Словарь Парадов
Словарь Козлов
Словарь Без Слов
Словарь Некрологов
Словарь Эпилогов
Словарь Букварей
Словарь Словарей
................................................................................
................................................................................
ПРИМЕЧАНИЯ
[9.1] Архив «Ансамбля песни и пляски НКВД СССР», ф. 17/89, п. 418, д. 631);
нотариально заверенные копии – см. в ИМЛИ (Никитин Е.Н.),
а также в ИРЛИ, ОРЛИ и ШАЛИ.
[9.2] Переиначенный повтор – характерный прием поэтики Друка,
заразительность которого сродни эпидемии. Мимо него не в силах
пройти никто, и основоположники – не исключение.
[9.3] Пел или не пел Шаляпин для Друка – горьковеды расходятся во мнениях.
Скорее все-таки не пел, нежели пел, иначе, полагаю, об этом было бы
известно из других (не литературных) источников.
[10.1] Любовь к словам, смысла которых я до конца не понимаю, имманентно присуща [*] мне
как постмодернисту 3-й волны [**]. В отличие от интертекстуальности, которая, если я правильно не понимаю,
есть не что иное, как злоупотребление общеизвестными цитатами из мировой классики в целях,
далеких от классических. Но я же не просто злоупотребляю – я злоупотребляю во благо. Во всяком случае, мне хочется
так думать, и я думаю так, как мне хочется, – так, как мне имманентно присуще.
[11.1] И то, наверно, лишь потому, что в Англии отмывают деньги не с помощью шведской
химчистки, а используя традиционные чисто английские методы.
[19.1] Предприниматели, которых
часы личного времени, возможно, заинтересуют как перспективный бизнес-проект, могут
обратиться непосредственно к автору:
Владимир Друк
(См. также Патент USA).
[22.1] «О чем бы ни шла речь, она всегда идет о деньгах», – сказал один мудрец. Но нет
правил без исключений, и это как раз тот случай, когда речь о другом.
[24.1] Неизвестный Пред-Друк, личное имя которого
где надо известно, писал в незапамятные времена:
Халдеев, Налдеев и Пепермалдеев
однажды гуляли в дремучем лесу:
Халдеев в цилиндре, Налдеев в перчатках,
а Пепермалдеев с ключом на носу.
[26.1] Ставлю знак равенства вместо дефиса не потому, что равенство – это
дважды дефис, а потому, что литература – это равенство самому себе.
[38.1] «Я, я, я – что за дикое слово!.. » – Ходасевич.
[44.1] В оригинале южно-баварская ненормативная лексика.
[44.2] См. прим.44.1.
[44.3] Л.Д.Ландау позже оспаривал это положение: «Гейзенберг не желает понимать,
что одно неравное может быть равно другому неравному, а то, что 0 у него не
равен 0, свидетельствует о неопределенности физического смысла нуля в
0-потентных полях при слабых взаимодействиях с окружающей средой. Нужно
понять физический смысл нуля, это – главное, а поиск смысла жизни заведет нас
в тупик: не то что атомную бомбу – велосипеда не изобретем, только и будем делать,
что обсуждать, с чего бы это у Друка Д родил Д1. Как будто, если бы он родил сразу Д7
или Д77, масса покоя в 0-потентных полях, стала бы отличной от нуля. Дирак, когда я
сказал ему об этом, три дня хохотал как резаный, а потом рванул в Гринвич, на нулевой
меридиан, – видимо, чтобы проверить, не падает ли у него там 0-потенция. Я, кстати,
не удивлюсь, если когда-нибудь откроется, что Друк именно с Дирака писал своего Д1.
Иначе придется признать, что Друк и Дирак – одно лицо с разными спинами…» –
См. черновик письма Л.Д.Ландау к П.Л.Капице от 7.10.1934
(Архив «Ансамбля песни и пляски НКВД СССР», ф. 47, п. 181, д. 963).
[44.4] См. прим.44.2.
[44.5] На фрагменты из дневника Гейзенберга
я наткнулся несколько лет назад на каком-то сайте.
Теперь этот сайт исчез в пучине Виртуальной Реальности, как Атлантида.
Многие решат, что это мистификация. Но
что в наше время не мистификация?
[52.1] Минеральная вода крайне взрывоопасна и не входит в перечень
взрывчатых веществ только вследствие временной потери бдительности известных органов.
[58.1] См. Владимир Друк. Коммутатор. «ИМАпресс», Москва, 1991, стр. 111.
[гиперссылка] Будь то Шушенское, Туруханский край, Колыма или Еврейская автономная область – неважно.
[*] Гениальный пассаж об имманентно присущем любознательный читатель найдет в пьесе
«Вальпургиева ночь» незабвенного Венички – великого русского писателя
Венедикта Ерофеева.
|
