Виктор Коркия
Сорок сороков
К тысячелетию крещения Руси
&
Такой наив, такой интим,
такие робкие флюиды!..
Мы в невесомости летим
веселые, как инвалиды.
Под нами старая Москва
и все кресты Замоскворечья.
Над нами не растет трава,
не прорастая в просторечье.
И пепел десяти веков
на нищих духом оседает,
и тайно сорок сороков
во тьме, как матери, рыдают.
И то, что их в природе нет,
как нет и матери-природы,
отбрасывает тайный свет
на эти призрачные годы.
Высок останкинский костыль,
но пусто в мировом эфире,
где только вековая пыль
не спорит о войне и мире.
Эпоха видео прошла.
Идея вылезла наружу
и по-пластунски поползла,
как допотопный гад на сушу.
Жизнь поворачивает вспять,
вспять поворачивают реки,
а путь страдальческий опять
уводит из варягов в греки.
И восхищает тишина,
в которой слышен глас народа.
Кому-то родина – жена,
а мне любовница – свобода!..
Лежу с разбитой головой
на дне граненого стакана.
Вокруг по стрелке часовой
текут четыре океана.
Из ничего, из пустоты
плывут в мои ночные бденья
руководящие персты
и непристойные виденья.
Низы взбираются к верхам,
верхи во мне сознанье будят,
но так как я Грядущий Хам,
меня в России не убудет!
В сугробах ядерной зимы,
на свалке золотого века,
непогрешимые умы
все как один – за человека!
А для меня давно равны
и человечество и зверство.
Любовь как антипод войны
предполагает изуверство.
Трепещущий, смотрю вперед.
А впереди под гром победный
с коня спускается в народ
позеленевший Всадник Медный.
И перед ним его страна
лежит огромная, как плаха.
Забилась в щели старина,
но ненависть сильнее страха!
А царь по-аглицки поет
и любит подпустить амура.
А царь по-плотницки идет
в Преображенское из МУРа.
Скрипит вокруг своей оси
самодержавная махина,
и Государь Всея Руси
не помнит ни отца, ни сына.
Он верит: три богатыря,
здоровые, как самосвалы,
осушат лунные моря
и марсианские каналы.
Так много планов на века,
что жить не хочется сегодня.
Крута железная рука,
а все же не рука господня!..
И замирает Третий Рим
и шепчет городам и весям:
«Мы за ценой не постоим,
зато обмерим и обвесим!..
Пока ты жив, ты полубог,
вась-вась с английской королевой,
но всех отечественных блох
не подкуешь одною левой!..
Ты можешь росчерком пера
забрать последние полушки,
но ты не сможешь, немчура,
все слезы перелить в царь-пушки!..»
Петр Алексеевич, ау!
Наш путь измерен батогами –
и поздно измерять Москву
бесповоротными шагами.
Но верит бедный властелин,
что заждалась его Россия,
а что зажглась звезда Полынь,
не возвестил еще мессия.
И начинается, как встарь,
броженье на больших дорогах.
Очнись, Великий Государь!
Послушай, что поют в острогах.
Не слышит, ирод, смотрит в рот,
как патриот на самодура.
Сперва цари идут в народ
и лишь вослед – литература.
Литература – это я.
Но кто об этом знает ныне?
Не слышит русская земля
глас вопиющего в пустыне.
Златая цепь добра и зла
облагороживает лица,
и от двуглавого орла
рождается стальная птица.
Она взлетает, как топор,
взлетает – и садится в лужу.
Но этот пламенный мотор
в себе подозревает душу!
И не одну, а тонны душ,
а – кубометры, киловатты,
где все: и глад, и мор, и сушь,
и сплошь и рядом – демократы!
Где кто не с нами – против нас,
и любера, и хор цыганский,
где и ВАСХНИЛ, и ВХУТЕМАС,
и мертвый час резни гражданской,
и клок боярской бороды,
и Оружейная палата,
и три столетия Орды
внутри душманского халата,
и Колыма, и Сталинград,
и к звездам райская дорога –
и Бог, что пусть не во сто крат,
но вдвое больше полубога!
И в том, что Он – и миф, и взрыв,
и формула, и откровенье –
такой интим, такой наив,
такое светопреставленье!..
По-бычьи на брегах Невы
мычит священная корова,
и гордо восседают львы
на яйцах из гнезда Петрова.
Я вас люблю, цари зверей,
я вас люблю, цари природы,
я вас люблю, цари царей,
люблю, но я – другой породы.
Я тот, кто выпал из гнезда,
кому нет времени и места.
Гори, гори, моя звезда!
Идет на бойню марш протеста.
Осатанел глагол времен,
и социальная нирвана
с цепи спустила Тихий Дон
безалкогольного дурмана.
Не стало истины в вине,
и робот выжимает соки,
дабы прочухались на дне
в своем отечестве пророки.
Но я еще не весь опух,
не упиваюсь самоедством
и раздражаю русский дух,
из цели сделавшийся средством.
Вотще помадою губной
меня помазала столица.
В России клетки нет грудной,
где не сидит стальная птица.
Но эта курочка смогла
снести яички при Батые.
Как на закате купола,
горят скорлупки золотые!..
Такой наив, такой интим,
такая мирная планида!..
В своих скорлупках мы сидим
и не показываем вида.
Нас тьмы и тьмы. Нам нет числа.
Да мы и не вникаем в числа,
не зная ни добра, ни зла,
ни политического смысла.
Мы сон вкушаем наяву
и пьем денатурат без меры,
но уж когда спалим Москву
во имя родины и веры,
тогда как треснет скорлупа –
ужо друг дружку позабавим:
кишкой последнего попа
последнего царя удавим –
и понастроим лагерей,
и проведем газопроводы
в раю без окон, без дверей,
где все рабы своей свободы!..
&
...Посередине жития,
один как перст себе подобный,
все чаще ощущаю я
животный страх, но смех утробный –
небрежный плод мужских забав,
бессонниц, легких вдохновений –
пикантней всех других приправ.
На помощь, мой веселый гений!
И я жуирую с толпой,
как политрук с Прекрасной Дамой,
и скрещиваю взгляд слепой
с международной панорамой .
Очередной иллюзион.
Апостол Петр стреляет в папу.
Царь Петр клеймит его в ООН
и поднимается по трапу.
Аплодисменты. Все о'кэй!
Парад-алле антиутопий.
И продолжается хоккей
по всей безъядерной Европе.
На страже мира – страж ворот.
И маска от лица спасает.
Бросок! Удар ногой в живот!
Счастливчик клюшкой потрясает.
И рев, и вой, и свист, и стон
на полпути из грязи в князи –
и вскакивает стадион
в нечеловеческом экстазе!..
Люблю тотальное добро!
И что есть силы, что есть мочи
люблю влагалища метро,
открытые до часу ночи!..
Любви неистовой такой
не знал на поле Куликовом
Лжедмитрий, некогда Донской,
и пал в побоище ледовом.
Красивый труп еще дышал,
не понимая, что случилось,
но Юрьев день жидов прижал,
и сердце Грозного смягчилось.
И он тогда пришил сынка,
назначил Ермака Малютой,
завел в опричнине ЧК
и начал брать оброк валютой.
Но поп тишайший, Аввакум,
мутил народ, и Стенька Разин
разжег пожар из мрачных дум
и стал Петру огнеопасен.
И Петр, естественно, решил
загнать Америку соседу,
пришил сынка, но поспешил
грозить в родном Афгане шведу.
И чтобы не сойти с ума,
он сотворил себе кумира.
Но, к счастью, Англия – тюрьма,
где в моде варварская лира.
Хан Карл-Адольф-Наполеон
разбил казаков и калмыков,
но дикий бабий батальон
прогнал дванадесять языков.
Екатерина, сгоряча
прорвав блокаду «Англетера»,
пришила мужа-пугача
и вышла замуж за Вольтера.
Их первый сын блистал умом,
второй пять лет на Мальте правил,
а третий умер перед сном,
но в рамках самых честных правил.
Так Пушкин, веривший в судьбу,
был заточен в Святые горы,
где описал, уже в гробу,
ветхозаветный залп «Авроры».
Но мода – деспот меж людей,
знакомых с властью брадобреев.
Генералиссимус идей
любил арапов и евреев.
Он обобщил своих князей
и, верный классовому чувству,
в Кремле устроил дом-музей,
где плакал от любви к искусству.
Любви неистовой такой... –
но нет, не начинать же снова!
Пусть молвит кто-нибудь другой
в другие дни другое слово!
А я пойду своим путем,
путем завещанным, старинным –
за гением и за скотом –
и вслед за Богом триединым!..
Пряма, как Ленинский проспект.
во мне История петляет,
и счастья типовой проект
не зря мой краткий курс питает.
Увы, боюсь войти во вкус,
но трусоват, как Ваня бедный,
люблю я варварскую Русь
любовью странной, безответной.
Люблю – и если зря, пусть зря,
пусть не по праву первородства,
но не по манию царя,
а по наитию сиротства!
На то, что Летопись мою
продолжит Время, уповаю.
А я, что вижу, то пою,
а что пою – то отпеваю!..
Дела давно минувших дней,
свежи газетные преданья!..
Живая очередь теней
в потомках ищет оправданья.
И перед мысленной чертой,
еще не преданный без лести,
я тоже в очереди той
торчу, как пень на Лобном месте.
И флаги всех отсталых стран
стоят в почетном карауле
в полуподпольный ресторан,
где в баре есть киндзмараули.
Народов дружная семья,
в которой я не без урода.
Все ближе очередь моя,
все утомительней свобода...
Не тает прошлогодний снег...
А завтра – кто в сей мир приидет?.
Толпа людей – сверхчеловек
и человека ненавидит.
Ни Третий Райх, ни Третий Рим
не ведают, кто третий лишний,
а третий так необходим –
себе подобный и всевышний!..
На ком почиет благодать?
Кто приглашен на белый танец?
Ужели, братия, опять
в яйце созреет самозванец?..
Тишинский, тушинский ли вор?
Напрасно память напрягаю.
Но сам пишу свой приговор
и дерзко руку прилагаю.
Аз грешен. Господи, спаси!
Молитва глохнет в стекловате.
Быть самозванцем на Руси –
не знак ли вышней благодати?
В чем истина, спрошу, и где?
И скромно потирают руки
пилатствующий во Христе
и мученица лженауки.
Их – как нерезаных собак,
они до истины охочи,
но любят превращать бардак
в варфоломеевские ночи!..
И Боже мой, откуда знать,
кто дышит мне сейчас в затылок,
из чьей руки придется взять
свой окровавленный обмылок?..
Не дрейфь, пиитик записной,
и дело шей собственноручно.
Не нужен выход запасной.
Безверие антинаучно.
Конвейер Спаса на крови
работает без передышки.
Живи и Бога не гневи,
о смерти зная понаслышке.
Живи и здравствуй! Пей до дна.
Безмолствуя, ходи в народе
и пой, дурак, на злобу дня,
что ты незлобен по природе!..
&
Я сплю на разных полюсах,
я прозреваю в полудреме...
Апостол Петр стоит в слезах,
один как перст в казенном доме.
«Уж если Англия – тюрьма,
Россия, стало быть, психушка?..»
Апостол смотрит на дома –
в каком снесет яйцо кукушка?
В гостинице, которой нет,
апостол бродит, как химера,
и на есенинский портрет
глядит с любовью изувера.
А за окном – весна, теплынь,
и синева небес, и флаги...
Горит, горит звезда Полынь
в своем бетонном саркофаге!..
«Ликуй же, Третий Рим, ликуй!
Ужо однажды потолкуем!..»
«Мин херц, а помнишь ли Кукуй?
Поди, забыл? А мы – кукуем!..»
Откуда эти голоса?
Кто их под утро посылает?
Самозабвенная слеза
картины жизни застилает.
Апостол плачет над Москвой,
не чувствуя в себе предтечу.
По Питерской, по осевой
царь Петр летит заре навстречу.
Но нет Спасителя Христа,
и правда стала бесполезной.
И Вифлеемская звезда
осветит занавес железный.
И трижды прокричит яйцо,
и отречется инкубатор,
и все Садовое кольцо
заменит круглый эскалатор!
Опухший глиняный колосс
воспрянет в луже по колено,
и миллион бумажных роз
на волю выпорхнет из плена.
На крyги вечные своя
вернутся Бродский и Малюта,
и вздрогнет в сердце, как змея,
тысячелетняя минута!..
И вздрогнет старая Москва,
и ей, быть может, станет дурно,
что правит всем не голова,
а избирательная урна.
Петр Алексеев, бомбардир!
Ты создал адский вытрезвитель.
Но ты – души моей кумир,
а я – высоких зрелищ зритель!
Из пустоты, из ничего,
с анекдотической орбиты
свисает вниз Конец Всего,
а мы в гробу видали виды!
И нас не купишь на испуг
ни по дешевке, ни по пьянке.
История опишет круг
и завершится на Лубянке.
Рыдают сорок сороков.
Опасны на Руси прогнозы.
И память десяти веков
прожгли не истины, а слезы...
Все уже круг широких масс.
«Аврора» чахнет на приколе.
И в космос щурят рыбий глаз
гермафродиты поневоле.
Безумно счастливы, оне
блаженствуют, как мирный атом,
когда в надмирной тишине
корабль стыкуется с собратом.
Я сам испытывал оргазм,
во мне все так же трепетало,
когда я зрел последний спазм
в металл входящего металла.
Я созерцал из забытья
секс-бомбы ядерной строенье
и масс критических ея
интимное соединенье!
И ты, Конец Всего, герой
астральной лирики амурной,
не сгинешь ты в земле сырой
под звуки музыки бравурной!..
...................................................
...................................................
...................................................
...Когда какой-нибудь вампир
меня обводит нежным взором
и восклицает: «Миру – мир!» -
клеймя бездействие позором,
я в трансе, вне себя, а он
при мне сношается с народом
и переходит Рубикон,
как все, подземным переходом.
Чтобы не видеть эту муть,
я вырубаю третье око,
но ни забыться, ни заснуть
я не могу по воле рока.
Врубаю вновь и вижу вновь –
все та же мерзкая порнуха.
– Не безопасность, а любовь!
кричу в его цветное ухо.
Не слышит, ирод, хмурит бровь,
пот благородный отирает.
– Не безопасность, а любовь!..
Но он любви не доверяет.
Опять о дружбе говорит.
Какая дружба?! – Взор свой вперит.
Надеется, благодарит,
считает, одобряет, верит.
– Не безопасность, а любовь!
Бог любит троицу, приятель.
Я покрываю вашу кровь.
Любовник я, а не каратель!..
...................................................
...................................................
...................................................
Целую твой холодный лоб.
Я помню о тебе, Катюша.
Уходит вниз тяжелый гроб.
Ты не нашла на свете мужа.
Я видел твой последний вздох.
Господь даруй тебе спасенье.
Ты умерла тридцати трех.
Ты отстрадалась в воскресенье.
Под Химками железный крест.
И ранний снег до боли светел.
Не пишет дочь из дальних мест.
И под землей не ты, а пепел...
...................................................
...................................................
...................................................
...И снова прилетят грачи,
и юный Бережков заплачет,
и Петр вручит ему ключи,
и он в пустой карман их спрячет.
Заплачет мой бесценный друг
и всем откроет двери Рая,
и нас, толпящихся вокруг,
вперед пропустит, умирая.
На кухне, в райской тишине,
он мир исправить не пытался
и плача улыбался мне,
как мне никто не улыбался...
И нас, наивных дураков,
невинных в некотором роде,
оплачут сорок сороков,
когда не будет нас в природе.
В озонной, в черной ли дыре,
в могиле братской и небесной,
в июне или в декабре
мы встанем перед общей бездной?..
Нас мало, истинных калек,
сожравших пуд российской соли.
Принципиальный человек
не размножается в неволе.
А мы – родители детей,
которым ничего не дали...
Гремит коробка скоростей,
век нажимает на педали...
...И не судим, и не сужу,
и сладок крестный путь познанья.
Чем глубже в землю ухожу,
тем ближе к центру мирозданья.
Чем дальше забираюсь ввысь,
тем очевидней чья-то шутка:
«Ложь изреченная есть мысль!» –
и мне от этой мысли жутко...
И обреченные слова
летят в небесную обитель
и падают в бассейн «Москва»,
где под водой Христос Спаситель.
Он тихо смотрит на пловцов,
над ним бестрепетно плывущих,
на человеческих ловцов,
чье место пусто в райских кущах.
Чье место свято на земле,
где свет не гаснет дни и ночи,
и бледный кайф в подводной мгле,
и хлорка разъедает очи.
Куда ж нам плыть?..
Вопрос не нов.
Но повторим его, пожалуй.
Авось не потрясем основ
Руси Великой, Белой, Малой
и прочая...
Куда ж нам плыть?..
Скажи, пророк, ответь, философ.
Поэтом можешь ты не быть.
Не задавай чужих вопросов!..
Куда ж нам плыть –
по морю слез,
на Страшный Суд, на смерть и муку?..
Проходит посуху Христос,
а гений движется по кругу...
&
Я собираю пыль веков
и сам себя опровергаю,
и тайно сорок сороков
из этой пыли воздвигаю.
Все, что сожгли, снесли, смели,
встает из пепла, праха, тлена
и прорастает в глубь земли,
как шахта метрополитена!
Но мир незримый, мир иной
не зря изогнут, как подкова,
и трещина земли родной
проходит через Дом Пашкова!
Для сверхдержавы все равны!
Стоят подземные твердыни.
Но тайно по кишкам страны
калики странствуют поныне.
Христос воистину воскрес!
А не воскрес – так пусть воскреснет!
Что будет делать райсобес,
когда убожество исчезнет?..
И если я не весь умру,
зачем я жил тогда на свете?
Я пел и плакал на миру –
и значит, я достоин смерти.
И если я не есть любовь,
то кто же я? Каким макаром
и прах, и тлен, и плоть, и кровь
я сочетаю с божьим даром?
И участь жалкую свою
судьбою все-таки считаю,
и в небо вкопанный стою,
и взглядом в землю прорастаю...
1985-1987
