Виктор Коркия
Бегущая строка
СОДЕРЖАНИЕ
«Вдох на выдохе, выдох на вздохе...»
БЕГУЩАЯ СТРОКА («Оркестр играет между нами...»)
«Вне зависимости от...»
ГИМАЛАИ
ДОНА АННА (из «Диавольской Комедии»)
«Жизнь сложилась как сложилась...»
ИДИЛЛИЯ («Вид раздевающихся женщин...»)
Монолог Офелии в образе Луны (из пьесы «Гамлет.ru»)
«Мы перешли пределы откровенности...»
НЕМОТА («Когда слезоточивый газ...»)
ОДА ТЕАТРУ («Театр - просцениум вселенной...»)
«Одна из пятниц на неделе...»
«Он так хотел сойти с ума...»
«Племя бездомных слоняется между домами...»
СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ
(отрывок из поэмы)
СТАНСЫ («В беспамятстве юном...»)
«Статуя сойдет с пьедестала без помощи ног...»
УЛИСС
УРОБОРУС («Змей пожирает самого себя...»)
Владимиру Бережкову
...Вдох на выдохе, выдох на вздохе.
Между ними проходят эпохи.
Между ними – война мировая.
А потом – тишина гробовая.
А потом – начинается снова.
А вначале – как водится, слово.
В этом слове вся тайна сокрыта.
В этой тайне собака зарыта.
Когда слезоточивый газ
течет из юных женских глаз,
и звезды, ставшие очами,
пронзают бездну пустоты, –
вселенский голос немоты
звучит безлунными ночами.
И крик души – безмолвный крик
над Гибралтарскими Столбами
летит, отпущенный губами
в Аид сошедших Эвридик.
И отражаясь от небес,
окутывает Пиренеи,
и немота шумит как лес,
и небо кажется темнее,
чем тьма, чем истина, чем крик,
который все летит, немея,
и нет ни одного Орфея
на миллионы Эвридик.
Памяти матери
...где не бывал и не буду уже никогда.
Мимо реклам, супермаркетов, дансингов – плиз!
Царь одиночества, царство твое – немота.
Кто этот странник, присвоивший имя Улисс?
Жизнь под водой превращается в жизнь подо льдом.
Бедные девы по бедности рвутся в Париж.
Страшно не то, что других понимаешь с трудом.
Странно не то, что при этом над жизнью паришь.
И – как поется – мне некуда больше спешить.
Некуда больше – и можно вздохнуть наконец.
Можно идти по прямой и по кругу кружить,
чувствуя сердцем летящий сквозь сердце свинец.
Он убивает, но ты остаешься в живых.
Ты остаешься в живых, потому что весна.
Сам по себе – и вокруг ни своих, ни чужих.
Вольному – воля, живому – война не война.
Я равнодушен и к самой священной из них.
Адский соблазн – прикоснуться к живому огню.
К вечной невесте подходит красавец-жених.
Смотрит в бессмертную душу, как в зубы коню.
Хватит об этом. О чем говорить под конец
тысячелетия? Ложь на коротких ногах.
Радуйся, дура, жених у тебя красавeц!
И не утонет в обманчивых русских снегах.
Мимо вокзалов, где женщины спят по-мужски.
Мимо Лубянки – на дикий сибирский простор.
Холодно, леди. Тоска промывает мозги.
Снег на вершинах Кавказских и Ленинских гор.
Я не распался на Владивосток и Ташкент.
Я не остался, Мария, как ты, за бугром.
Вечность не больше, чем этот текущий момент.
Дьявол не больше, чем бес у меня под ребром.
Ты, сверхдержава, не больше меня, и в тебе
есть и другие, идущие следом за мной.
Я выхожу из себя, растворяясь в толпе.
Кладбище света стоит у меня за спиной.
Радуйся, старче, что в прошлом прошедшего нет.
Нет ничего – ни тебя, ни былого, ни дум.
Смутное время не слышит течения лет.
Смутное время течет, как текло, наобум.
Ты мимоходом проходишь своим чередом.
Вечной весной упоительно капает с крыш.
Жизнь под водой превращается в жизнь подо льдом.
Но подо льдом ты над жизнью и смертью паришь!..
Так далеко я не видел еще никогда.
Свет неизвестной звезды, отраженной в реке.
Царь одиночества, царство твое – немота.
Что ты стоишь? Уходи, как пришел, – налегке.
Мимо Кремлевской, Берлинской, Китайской стены,
мимо германской, афганской, чеченской войны,
мимо гражданской, заросшей быльем до поры,
мимо срытой Поклонной горы.
Мимо века иного, с которым лишь мeльком знаком.
Мимо праха родного за темной стеной на Донском.
Свободное время
(отрывок из поэмы)
Перебираю прошлое в уме.
Читаю, но не вижу в этом смысла.
Один и тот же день меняет числа,
и лето приближается к зиме,
минуя осень...
Мимо, мимо, мимо!..
Как снег, мерцает битое стекло.
И прошлое уже необозримо,
и кажется, от сердца отлегло...
Чем дальше, тем прелестней суета.
Мельканье лиц, чужих и непохожих,
прохожие бегут среди прохожих,
спешат занять свободные места
в автобусах и театральных ложах,
на кладбищах...
Святая простота
на детских ликах и на пьяных рожах!..
И чудище стозевного метро
пар выдыхает – вздохи всех влюбленных
поверх отцов семейств и разведенных
к Всевышнему летят, как бес в ребро.
...Выходишь из себя в открытый космос
во времени, свободном и пустом,
теряешь голос, обретаешь голос
и говоришь – не то и не о том.
Имеет смысл и не имеет смысла.
Как битое стекло, мерцает снег.
Один и тот же день меняет числа,
и в человеке плачет человек.
Один за всех. Во времени свободном.
Не видя лиц, не слыша голосов,
в пространстве мертвом
телом инородным
душа летит на непонятный зов.
Живешь и умираешь.
Гром оваций.
Душа летит,
куда она летит –
одна среди Объединенных Наций,
конвенций,
интервенций,
деклараций –
куда?..
Кто понимает – тот простит.
1978–1987
Дона Анна
Взирают на меня из мглы бескрайней
супруг мой вечный и любовник тайный.
Два лика вижу в бездне бесконечной:
любовник тайный и супруг мой вечный.
Нет выхода из замкнутого круга,
и сорок раз они убьют друг друга.
Во мгле бескрайней, в бездне бесконечной –
супруг мой тайный, мой любовник вечный!..
Денису Новикову
Вне зависимости от
и при этом не взирая,
жил бы я наоборот,
жил бы я не умирая.
Как небесный старожил,
близкий ангелам по духу,
жил бы я и не спешил
топором убить старуху.
Так и так она помрет -
часом раньше, веком позже...
Но в грядущее, как в рот,
не могу смотреть без дрожи.
Или кровь, что там течет,
сквозь меня не протекает,
или прошлое не в счет,
или жизнь моя не тает
с каждым часом,
с каждым днем,
с каждым годом,
с каждым веком...
Выпьем с горя -
и пойдем,
разойдемся по отсекам,
разбежимся кто куда,
растворимся без остатка
в яме Страшного Суда,
в бойне нового порядка -
вне зависимости от
той старухи убиенной,
что одна во всей вселенной
ни процента не берет.
Змей пожирает самого себя:
заглатывает хвост – и пожирает.
Но Искуситель сам с собой играет.
Так поступает Время, то есть я.
Я прохожу – и прохожу насквозь! –
сквозь этот мир как мировая ось
и прохожу насквозь сквозь мир иной,
прокладывая смертным путь сквозной.
Неважно как, неважно почему –
я прохожу сквозь свет, как свет сквозь тьму,
и тайна для того, в ком тайны нет,
я прохожу сквозь тьму, как тьма сквозь свет.
Я прохожу сквозь звезды и сквозь слезы,
сквозь жар пустынь и русские морозы,
сквозь Древний Рим и Гефсиманский сад,
сквозь ад земной и Дантов дивный Ад!
И собственную сущность истребя,
я обретаю полную свободу –
чтобы пройти насквозь и сквозь себя,
как свет сквозь свет и как вода сквозь воду.
За веком век – и вновь, и вновь, и вновь –
все по тому же замкнутому кругу,
где, умирая, шепчут: «Дай мне руку!..» –
но сквозь меня проходит лишь любовь!
«И вот что начертано: мене, мене, текел, упарсин».
Книга пророка Даниила
Оркестр играет между нами,
но между нами – пропасть. Звук
лавирует между домами,
но без музыки – как без рук.
Не наш пример – другим наука.
Не наш, но эта синева,
но эта музыка без звука,
как в старом добром синема!..
Оркестр играет в промежутках
Истории, где нет меня,
играет на моих уступках,
на паперти, на злобе дня.
И кажется, строкой бегущей
впечатан день, и год, и век –
и только букв горящих бег
во мгле судьбы быстротекущей!..
Они горят на каждом доме
по всей расхристанной стране,
и на безвестном танкодроме
солдаты курят на броне.
Оркестр играет между ними,
бежит бегущая строка
между чужими и родными –
сквозь нас, сквозь них, через века...
Оркестр без музыки играет,
играет на своем веку,
пока бегущая стирает
строка – строку, строка – строку...
Монолог Офелии в образе Луны
(из пьесы «Гамлет.ru»)
Cиньоры, я – Луна, планета Снов!
Я освещаю отраженным светом
сон разума, брожение умов,
священный ужас, свойственный поэтам,
безумный трепет непорочных дев
и непорочный трепет дев безумных,
кровосмешенье датских королев
и робкие шаги злодеев юных.
Мои лучи слепят глаза слепцов
и заполняют пустоту природы,
и праотцы взирают на отцов,
на вымершие города и роды,
как Бог живой на вымерших богов,
как дети на отцов своих ушедших,
но отраженным светом всех веков
я обливаю только сумасшедших!
Я развращаю просвещенный ум
и отвращаю от дневного света.
Бесплодные плоды великих дум
я заполняю пустотой Поэта.
И в пустоте я воздвигаю свой
златой чертог! И все в моем чертоге -
ползучий гад, и человек, и боги -
все что ни есть – и сам чертог златой!
Мой свет, синьоры, – это высший свет,
а высший свет, синьоры, – свет бессрочный -
свет истины, которой в мире нет,
и слезы девы, может быть, порочной!..
Владимиру Алексееву
О, Гималаи!..
О, Гималаи!..
Сквозь государственный строй облаков
белые люди, миклухи-маклаи,
смотрят в туманные дали веков.
Может быть, там, за чертой горизонта,
на расстоянии жизни моей,
синие волны Эвксинского Понта
или других благодатных морей...
Так далеко я отсюда не вижу
и не затем я на свете живу,
чтобы однажды представить Парижу
полный отчет о своих рандеву.
Бедный дикарь, я прикину на пальцах
жалкой судьбы световые года.
Черная дума о звездных скитальцах
в царстве теней не оставит следа.
Смутное время на жидких кристаллах
нервно пульсирует, но не течет.
Я отстаю от народов отсталых
и закрываюсь от них на учет.
Я изуверился в людях и зверях.
Вся пропаганда добра и любви
дыбом стоит, как всклокоченный Рерих,
на просвещенной дворянской крови.
Все человечество – лишние люди,
совесть моя перед ними чиста.
Легче простить христианство Иуде,
чем допустить иудейство Христа.
О, Гималаи, Тибеты, Тянь-Шани!..
О, Пиренеи, Карпаты, Кавказ!..
Три папуаса в родном Магадане
мрачно жуют социальный заказ.
Где не ступала нога человека,
я прохожу, как Батый по Луне.
В каменных джунглях ХХ века
дети поют о холодной войне.
1983
Одна из пятниц на неделе,
когда во рту слегка горчит,
и хочется побыть в постели,
и телефон с утра молчит.
Одна из пятниц тех ленивых,
когда больные не больны,
когда на счастье всех счастливых
в своей неволе мы вольны.
Одна из пятниц тех печальных,
когда без видимых причин
мне жалко женщин идеальных
и жалко роковых мужчин.
Племя бездомных
слоняется между домами,
не признавая в себе
ни отцов, ни детей.
Властители дум,
потерявшие власть над умами,
лелеют мечту
запустить генератор идей.
Но двигатель вечный
лежит посреди сверхдержавы,
под небом открытым
ржавеет на скотном дворе.
И дети,
забытые Богом,
по-своему правы,
когда равнодушны
к зловещим словам о добре...
1987
Статýя сойдет с пьедестала без помощи ног.
Но тьма велика, и никто ничего не заметит.
И облик Диавола примет разгневанный Бог,
и двадцать веков светом истины разом осветит.
Но что нам до истины? – этот холодный огонь
исходит с небес, до которых любви не добраться.
Свеча догорает, и воск обжигает ладонь.
Того и люблю, с кем придется навеки расстаться.
Закаты Европы красивы в пространстве пустом.
Статуя без ног переходит века и границы.
Статуя без ног огибает пустующий дом.
Свеча догорает, и ты опускаешь ресницы.
Природа боится, но не пустоты, а себя.
Себя, то есть тех, кто собой заполняет природу.
Статуя без ног заполняет природу, и я
уже не могу различить пустоту и свободу.
Он так хотел сойти с ума,
но как-то не сходилось.
Он вышел из дому. Зима
белела и светилась.
Он посмотрел по сторонам,
превозмогая жалость:
белело тут, светилось там,
а жизнь не получалась.
Он шел в толпе, томясь одним –
умом, и тьма народа
взаимодействовала с ним
как мертвая природа.
Круговорот каких-то морд
урчал и мыслил здраво,
и как великий натюрморт
лежала сверхдержава.
Над ней луна средь бела дня
плыла в небесной сини.
Он шел, молчание храня
от имени России.
Он понимал ее умом
и понимал поэта,
который смел сказать о том,
что невозможно это.
Но пусть и Запад, и Восток
исполнены коварства,
Россия все-таки не Бог,
а Бог – не государство.
1982
Мы перешли пределы откровенности,
однако сохранили про запас
испытанные нравственные ценности,
которым грош цена уже сейчас.
Не с пьяных глаз мы брали обязательства,
мы трезво все продумали сперва,
но властно предъявили обстоятельства
свои бесчеловечные права.
И все потенциальные возможности,
и все прекраснодушные мечты
открылись вдруг во всей своей ничтожности
в час ночи под покровом темноты.
И за окном кончалось мироздание,
и миллионы одиноких глаз
из космоса смотрели без сознания,
как коллективный Бог, на смертных нас...
Вид раздевающихся женщин на фоне моря и заката.
Солдаты смотрят исподлобья туда, куда смотреть не надо.
Реальность: шум прибоя, пена... За мокрой ржавчиной решетки
пляж дома отдыха военных, их жены, спины, дети, лодки...
Красавец с волосатой грудью на красном надувном матрасе
для женщины не оторвется от книги о рабочем классе.
Она протягивает персик, а он не хочет и не может,
а я хочу, да только вряд ли она мне персик свой предложит...
О тривиальные сюжеты! О двухнедельные романы,
в которых слиты воедино любовь и солнечные ванны!..
Понять бы раньше, знать бы прежде, какие протянулись нити
от символической одежды до человеческих открытий!..
Прекрасно!.. Это жизнь проходит. Идет, проходит, остается.
И горизонт неощутимый, и полный кайф, и сердце бьется!..
На фоне моря моря и заката, тасуя жаждущие лики,
Орфей играет на гитаре простой советской Эвридике.
Сквозь нежный шепот окрик властный летит на чей-то детский лепет.
Одеколон благоухает, душа испытывает трепет.
Проклятым прошлым наслаждаюсь, ловлю его очарованье...
Несокрушимый взгляд солдата реальней, чем существованье.
Шуршит под камешком газета о политических решеньях,
о повышеньях, покушеньях, международных отношеньях.
Демографические взрывы, пришельцы из других галактик –
и тем же камешком прижатый невинный ситцевый халатик...
Открыта всем на обозренье изнанка мировых иллюзий.
На теплой гальке высыхает прозрачная душа медузы...
Отныне – так, а не иначе. Отныне – и уже навеки.
И знание о жизни больше, чем об отдельном человеке.
Мужчина поправляет плавки, как полагается мужчине,
и съев на всякий случай персик, скрывается в морской пучине.
Прощай, свободная стихия! Паситесь, мирные народы,
на фоне моря и заката, на лоне вымершей природы!
И обнаженная натура невинно смотрит на солдата
на фоне моря и заката, на фоне моря и заката...
В беспамятстве юном, в безгласной стране
посмертные лавры мерещились мне.
В их сладостном шуме, в их смутной тени
шутя прожигал я ненужные дни.
Как бес, имитируя зверскую страсть,
я спал с дочерями имеющих власть.
В безвременье зыбком зубами скрипя,
подпольной любовью я мстил за себя.
&
Недвижно среди гробовой тишины
застыл я над вечным покоем жены.
В пластмассовой урне твой прах номерной,
и фото на паспорт — твой облик земной.
В дали магаданской, хлебнув от людей,
забудет меня плоть от плоти твоей.
Я буду лежать перед ней недвижим —
отцом не отцом — ни родным, ни чужим.
Памяти замечательных артистов
и педагогов школы-студии МХАТ
Т.И.Васильевой и И.М.Тарханова
Театр – просцениум Вселенной,
где свет и слово, жест и звук
преображаются – и вдруг
приобретают смысл мгновенный.
В театре время не течет,
а протекает вне закона,
и так как это время oно –
не принимается в расчет.
Предмет театра беспредметен,
и сам театр не есть предмет,
но – звездный час, и лунный свет,
и эхо закулисных сплетен!
Игра, и музыка, и смерть
на фоне легких декораций,
сон разума и гром оваций,
и сцены призрачная твердь.
Господь!
Я есмь живой мертвец.
Душа уже оттрепетала.
Но смотрят из глубин астрала
Бог-Дух, Бог-Сын и Бог-Отец
с улыбкой – и восходит вдруг
неведомый и юный гений,
и время замыкает круг
в пустом пространстве сновидений.
Не в том ли тайна бытия,
не в этом ли вся суть искусства –
что есть одно живое чувство:
я – это вы, вы – это я!
Когда уходит в никуда
то, что приходит ниоткуда,
моя последняя причуда –
Театр, где горе – не беда!
И слово обретает звук –
и плоть от плоти, боль от боли –
король своей последней роли
в магический вступает круг.
И этот театральный свет
вдруг освещает тьму Вселенной –
и жизнь, в которой жизни нет,
вдруг обретает смысл мгновенный!..
Жизнь сложилась как сложилась,
ничего иного нет –
так писалось, так дружилось,
столько зим и столько лет.
Млечный путь ведет под землю,
осень плачет по весне.
Только то, чему я внемлю,
только то и внемлет мне.
И летит, летит мгновенье,
жизни равное, во тьму
сквозь последнее томленье,
непосильное уму…
